Автор: Ольга Берггольц
Первый раз я увидела Алексея Максимовича на представлении пьесы «Страх» — осенью 1931 г. Мы сидели в одной ложе — Горький, мой товарищ и я.
Горькому пьеса, в основном, нравилась, но кривые, надуманные декорации возмущали его.
В антракте меня познакомили с Горьким, не помню точно кто, кажется, С. Я. Маршак. Тогда создавался детский альманах «Костры», и я работала в нем кем-то вроде секретаря. С. Я. Маршак тут же стал просить Алексея Максимовича принять нас, чтобы поговорить относительно профиля альманаха, его задач и т. д. Алексей Максимович согласился сразу и попросил прийти к нему завтра же в «Европейскую» гостиницу. Он всегда очень живо интересовался всем, что касалось детей: он любил молодость и детство нашей страны, любил строго, требовательно и безгранично.
На другой день мы шли к Горькому. Мысль о том, что сейчас я буду говорить с великим писателем мира, приводила меня в страшное замешательство и смущение. Но Горький — высокий, сутуловатый, в азиатской тюбетейке — встретил нас так приветливо и радушно, так заботливо усадил около своего стола, так просто начал беседу — чуть ли не с вопроса о погоде, — что уже через пять минут от моего страха и следа не осталось. Я только что приехала тогда из Казахстана, где около года работала; узнав об этом, Горький тотчас же принялся расспрашивать о Казахстане. Расспрашивал он жадно, интересовался мелочами, слушал внимательно. Огромная любознательность, непрестанная жажда узнавать, какая-то особая, личная заинтересованность во всем, что его окружает, — это были одни из главных свойств Горького, и это чувствовалось сразу.
Он рассказывал нам тогда о проекте организации ВИЭМа, о новых открытиях в области медицины. С присущим ему сдержанным и серьезным восхищением он говорил о каком-то молодом изобретателе-самоучке, изобретшем не тупящиеся, а постепенно стачивающиеся резцы.
— Это какая-то фантастическая страна, — говорил он, окая, усмехаясь в усы, необыкновенно довольный.
Все, что было сказано нами об альманахе, Горький выслушал внимательно, дал много советов, пообещал написать сам — «если выйдет».
Почему-то зашел разговор о художниках вообще, о художественной интуиции. Алексей Максимович сказал, что художественная интуиция — огромная сила, без которой, собственно, художника и нет; что очень часто она заменяет недостающие звенья в работе, что она и в научной работе необходима.
Я уже настолько освоилась, что довольно бойко и ортодоксально возразила, что, мол, интуиция все же вещь подсобная и чересчур надеяться на нее нельзя. Горький на меня внимательно посмотрел и ничего не ответил. Но когда мы уже попрощались и шли по коридору гостиницы, вдруг слышу — сзади окликает Горький. Я остановилась, он подошел торопливо, какой-то озабоченный, отвел меня к окну и сказал:
— Вы неверно поняли меня относительно роли интуиции. Я хотел сказать вот что...— и еще минут десять говорил, разъяснял свою мысль.
Я была поражена той внимательностью и серьезностью, с которой Алексей Максимович отнесся к моей реплике. И самое основное — чувствовалось, что это вовсе не исключение, а правило — необыкновенная серьезность в разговоре, серьезность и ответственность.
* * *
В ту осень, когда Алексей Максимович гостил в Ленинграде, я, по его приглашению, еще несколько раз была у него. Как-то зашел разговор о фольклоре. У меня записано несколько малоизвестных народных песен и много частушек, я кое-что исполнила ему. Горькому очень понравились песни, он много говорил в тот вечер о фольклоре, о любви к нему, работе над ним. Как-то я пожаловалась на нездоровье — Горький тотчас же страшно разворчался на всю молодежь, которая не бережет своего здоровья, сказал, что многих из нас надо просто сечь за это.
Идущая от самого сердца внимательность и забота о людях заставляли особенно любить Горького и быть ответственным перед ним за свои дела и поступки.
В конце 1932 года у меня вышла первая «толстая» книжка для детей. Я послала ее Алексею Максимовичу, вовсе не надеясь на ответ, потому что знала, что он сильно загружен. Но очень быстро пришло внимательное, ласковое и строгое письмо («...Так-то, сударыня! Получили трепку?»), а вместе с письмом триста рублей денег. У меня тогда только что родился второй ребенок, муж был в армии, времена вообще были трудные, и мне приходилось довольно туго. Я ничего не писала об этом Алексею Максимовичу, он сам, очевидно, узнал и учел это...
...Последнее письмо, которое я от него получила по поводу книжки стихов, оканчивалось фразой: «Не расточайте сил на "мелочи жизни"».
Волнуемый каждой мелочью нашей действительности, Горький как никто умел отличать их от «мелочей» жизни и особенно — от мелочей литературного быта. Не раз в статьях своих он предупреждал молодежь о них, со свойственной ему страстью протестовал против увлечения ими.
— Не расточайте сил на «мелочи жизни».
Мне хочется сказать ему от всего сердца, как живому: нет, дорогой, родной Алексей Максимович, мы не будем расточать сил на «мелочи». Мы отдадим все свои силы делу, которому вы отдали всю свою жизнь.
1936
Источник: Ольга Берггольц. Собрание сочинений в трех томах. Ленинград, "Художественная Литература", 1988. |
